если они не слышат, то пускай мы все лучше сгорим;

лори чувствует, как на ней одеялом грузным оседает пыль, за слоем слой ложится на бледное полотно сухой кожи, весом своим упорно вдавливает в кровать – кости ломит с усердием титаническим, если дыхание затаить, то можно услышать их хруст; она ощущает, как обрастает мхом – его стебли огибают искусанные в кровь пальцы, прорастают сквозь артерии и сухожилия внутрь изодранного голодом тела, они заполняют собою легкие (каждый вдох отдает едва уловимым шелестом). запах сгнившей осенней листвы на подоконнике щекочет нос – запах сгнившей осенней листвы припорошило снегом – запах сгнившей осенней листвы разнесут прилетевшие с юга птицы – запах осенней листвы вновь свежестью отдает.

каждый пронесшийся за старой оконной рамой месяц сливается с предыдущим – листы календарные переворачивать стало лень еще зимой, кажется. время – бесполезная единица измерения. время, как оказалось, не лечит совсем.

голос энни за закрытой наглухо дверью наждаком трется об уголки угасающего в нескончаемом сне сознания – иногда лори ловит колющее где-то под ребрами непреодолимое желание зашить ее чертов рот. лори злится (дотла выгорает); она давится яростью, потому что мириться с болью совершенно не научилась. та грызет ее с остервенением буйной собаки, копается своими большими лапами во внутренностях, когтями острыми беспощадно их рвет (слух раздражает лишь доводящее до дрожи животное чавканье и собственный раздирающий ночную тишину крик – рот раскрыт так широко, что челюсти сводит и немеет лицо). боль никогда одна не приходит, блядь, она тащит за собой ночные кошмары и нагло кромсает и без того дряхлую связь с реальностью – кто ты, где ты, зачем ты, когда – значение это все давно уже не имеет, ведь надежды на будущее похоронены в незатухающих хэллоуинских огнях.

лори злится, потому что энни научилась нормально спать – она больше не плачет, во сне сутками не теряется, не хватается пальцами за глотку в попытках разомкнуть невидимые руки удушья, она больше не боится смотреться в зеркало; ее улыбка рядом с оставленными когда-то шрамами смотрится до омерзения неестественно. хочется срезать ее блядским ножом (лори злится еще потому что ей это кажется до одури несправедливым;
почему
ты
черт подери
не чувствуешь то же
что чувствую я).

что-то ломается с таким громким треском, что кажется, будто грянул гром.

зависть копает глубже, чем может добраться боль – руки лори трясутся, когда та делает очередной неровный порез. вид обнаженного мяса больше не вызывает рвотных позывов или банального желания отвернуться; вид обнаженного мяса в принципе кажется теперь чем-то естественным, а терпкий запах железа это единственное, что обоняние в состоянии различать – красным по грязному кафелю льется металл (забивается в стоки, багровым оседает глубоко под ногтями, на грязной одежде и волосах). руки лори трясутся, потому что гораздо страшнее глаза закрыть и видеть, что творится внутри – там, в тенях черепной коробки, где мысли цепляются за воспоминания, от которых легкие до скрипа сжимаются.
хочется выблевать их наружу; желчь неприятно разъедает язык.

зависть копает глубже, потому что катастрофически быстро растет непонимание; оно ядом растекается по сосудам, жжет больно, жжет практически невыносимо (хочется скальпелем внутри все разворотить и убрать в морозильник) – лори смеется, ведь ей кажется, что она правда сходит с ума. лица окружающих такие спокойные, счастливые и живые, что сдается, словно они просто забыли (что ничего никогда и не было вовсе). лори говорит, говорит, говорит (бубнит), но ее не слышит никто – комната пуста, взгляды людей за дубовой дверью обращены в противоположную сторону, а уши руками закрыты (ты гвоздями внутри себя заколочена); зависть копает глубже, потому что они смогли выбраться, а лори же теперь просто задержавшийся на земной поверхности труп.

давись пылью. мхом обрастай. забудь, как выглядит солнечный свет (он все равно неприятно глаза жжет).

- вы принимаете свои лекарства, мисс строуд?

лори не помнит дорогу к своему психиатру, лори не помнит дорогу до ближайшего парка загаженного, лори не знает дорогу до кухни – сил хватает лишь ползать от кровати до ванной (и иногда даже вернуться обратно). лори не помнит дорогу к своему психиатру, поэтому каждый визит видится ей очередным грустным сном – а значит можно говорить все, что вздумается; ей вообще теперь сложно игры больного рассудка и реальность как-нибудь различать, ее не ощутить на шершавых кончиках пальцев, не сжать в кулак. говорить можно все, это правда, но слова из головы совершают побег носовым кровотечением и теперь там остается лишь непроглядная тьма и лязг занесенного над головою ножа.

- лори, вы меня слышите?

она ловит себя на том, что прошло уже пятнадцать минут (стрелка старых часов так неприятно бьет по ушам – тик-так, тик-так, тик-сука-так); она ловит себя на том, что прошел уже ровно год (либо не пролетело и блядской секунды). сладость, мать твою, или гадость – выбирает гадость, конечно же, от сладостей почему-то тошнит – кажется, что все они сгнили с прошлогодними тыквами (сгнили с трупами погибших в ту ночь людей). доктор роняет уставший взгляд на осунувшееся лицо лори, на костлявые ноги лори, на изрезанную кожу лори – она роняет уставший взгляд на самозванку, что в ее теле сидит; ведь лори строуд умерла тридцать первого октября прошлого года, сломалась на две ровные части, выгорела, пеплом по канализациям хэддонфилда ее разнесло. то, что ёрзает сейчас в кресле напротив – это паразит, что вцепился в чахнущее тело так прочно, словно это имеет хоть какой-нибудь смысл (рано или поздно он все равно сдохнет от тайн, что эта черепушка хранит; бугимен громко дышит на ухо каждую ночь).

время неумолимо бежит, но паразит боится смотреть людям в глаза, поэтому просто надрывно плачет и ни слова не говорит; боль просовывает свои щупальца глубже внутрь, она проходится по поверхности мышцы сердечной кончиком шершавого языка и говорит – «мое».

- на сегодня наше время закончилось, лори. прошу, не забывайте принимать свои лекарства.

хочется плюнуть ей в рожу и пожелать вечность гореть в аду (разве они уже не там), но слова как-то теряются среди шелеста дешевых костюмов и криков детей – яркие цвета этого блядского праздника выедают сетчатку уставших от нескончаемых рыданий глаз.

она не помнит дорогу домой, ведь дома у нее и нету давно – осталось только место преступления запекшейся кровью заляпанное; лори не помнит дорогу туда (ее замело, разнесло в мелкий гравий, засыпало сухою листвой), но призраки прошлого за руки отчаянно тащат ее на знакомую улицу.

я знаю, ты смотришь.[nick]Laurie Strode[/nick][icon]https://funkyimg.com/i/2TRhr.gif[/icon][status]никто не вечен;[/status][fandom]<br><b>halloween</b>[/fandom][lzz]<div class="lz"><center>сколько зим, сколько лет, сколько параллелей; и мне не остановить погружение</div>[/lzz]