храм огня, как замкнутая история о бесконечной фальши, где троны стоически возвышаются на костях безымянных, чьи лица давно предательски позабыты – по итогу их существование оказалось лишь блеклой тенью от настоящей жизни – героев по миру целые армии и каждому сдавшемуся всегда найдется замена, что будет сильнее, что пройдет дальше, что убьет больше – что забудется так же быстро; смиренно на возведенный посмертный престол воссядут лишь те, кто осознает истинную цену пролитой ими крови. здесь все говорят о манящей из-за горизонта великой цели, в которую веры никакой не имеют – но правда кроется там, откуда доносится хриплый отчаянный смех, там, куда языки пламени костра не дотягиваются, где сыро, промозгло, где стоит вечный мрак, там, где камни заменили кров и постель.
истина невероятно проста;
храм огня, как история о подлинном фарисействе – вера рабов в их непреодолимый животный страх и забвение в собственной бездне.

это место называют домом – пристанищем – но оно не более чем свалка угасающих душ.

хранительница – тряпичная кукла, пустая и слабая, рабыня нескончаемых циклов, одноразовая и хрупкая до пробирающего под кожей холодного омерзения; юрия непроизвольно морщит свой нос, как только до ушей доносится ее тонкий овечий голосок, затравленный, послушный, мягкий, заходящийся в иступленной молитве, эхом отскакивающей от замшелых стен. она – расходный материал, и жалости особой даже не вызывает; лишь сводящее скулы непреодолимое раздражение.

- добро пожаловать, - невинно, едва уловимо краешком уха, безжизненно выпалено в пустоту.
юрия непроизвольно сжимает тонкие пальцы в кулак – хруст раздается в такт потрескиванию неугасающего костра.

[indent] ххх

лотрик – королевство, бесцеремонно вросшее своими изгнившими корнями там, где сходятся земли повелителей пепла – вновь содрогается; колокол издает свой надрывный стон.
говорят, что когда огню угрожает опасность, когда он становится тусклым, когда тени сводятся в его личный посмертный круг, то повелители пепла должны вновь вернуться на положенный им престол; колокол своим звоном рвет картину реальности искуснее матерого мясника.
ведь в действительности тронный зал останется пустовать;
и негорящие восстанут.

пилигримы затихли и сердца их бьются на два такта реже – они покорно внимают; пилигримы ощущают предстоящее даже на кончиках пальцев, ведь мир этот предательски – для мертвых богов – затухает, а значит, что предсказание первородного змея грядет. слезы немого, неосязаемого облегчения катятся по их иссохшим от ветра щекам в предвкушении явления темного повелителя, что дарует долгожданную, отвоеванную кровью свободу; повелителя, что оборвет их нескончаемый путь за горизонт. воздух вибрирует под собственной тяжестью, откликаясь на языке вкусом железа – пилигримы ликуют, ведь до цели осталось всего-то пару шагов.
пару – ведь это совершенно несложно.
почему же тогда так предательски тянет к земле?

в клубах пыли покоятся те, кто свой долг не исполнил,
да упокоятся их тревожные души.

[indent] ххх

- йоэль, мой дорогой друг, - охрипший голос клинком рассекает воцарившуюся тишину, - я… не успела, - движением мягким юрия снимает перчатку и заботливо опускает иссушенные веки на пустые глаза; глаза, в коих застыло небывалое доныне умиротворение. ты выполнил свой нелегкий долг, мой приятель, и каждый из нас до последнего вздоха будет нести к тебе благодарность, - взгляд иступленный, потерянный, - мне будет тебя не хватать.

юрия себе когда-то посмела дать обещание, что личное – потаенное, устыженное, темное и пожирающее изнутри – будет заперто на сотни замков. она обязалась непреклонно молчать каждый раз, когда эмоции вероломно брали верх над трезвым рассудком, но трудно отринуть самое человеческое, что несешь, словно бремя, изо дня в день – невозможно противостоять мирским привязанностям, кои могут позволить лишь те, кому посчастливилось не утратить самих же себя. при всей необъятной цели, что преследовала черная церковь, женщина таила в себе желание уберечь так же тех, кто был близок ее сердцу, отчего каждый жестокий выбор оставлял на нем все более глубокие шрамы; каждая смерть – новый яркий рубец. многие, кого она отправляла в далекий путь с важной миссией, не возвращались, они таяли на задворках утраченного, становясь лишь серым воспоминанием, с каждым новым днем превращающимся в труху – но лишь некоторые из них будут бледными неуловимыми тенями следовать за ней до самого смертного одра.
те, чьи голоса назойливо беснуются в голове.

[indent] ххх

вести о приближающемся конце очередного доводящего до тошноты цикла разносятся быстрее заразы – все, кого еще не покинула способность здраво мыслить, впадают в легкую степень безумия, возбужденности, безрассудства; лондор же пирует на их костях. в этом мире главным залогом выживания всегда была сила – сила равна огню – то, в чьих он руках, знаменует сторону победивших; казалось бы, все просто, насколько вообще могло быть возможным. и правда – казалось бы – если ты недальновидный дурак. ведь заиметь силу не равно тому, чтобы ее удержать; в моменты наибольшего своего могущества ты уязвимее новорожденного младенца с нарисованной яркой целью на своей незащищенной спине.
и юрия, глядя на изошедший трещинами когда-то такой неприступный иритилл холодной долины, это понимала прекрасно.

сотрудничество с понтификом по понятным причинам являлось уже невозможным, жрица с самого начала осознавала, что он не был достойным взять главенство над людьми, но и своего упускать точно не собирался; сухой расчет расставил все по своим местам – их мнимые вселенные настолько похожи, что не могут сосуществовать в одной плоскости. каждый из этих вшивых союзников изначально был доверху полон лжи – каждый из них ясно осознавал, что противоположная сторона и яйца выеденного не стоит ровно, как и тот, кто из зеркала на них исподлобья смотрит; сгнивший со своей головы союз изжил свое, и ныне же каждый был сам по себе – колокол упорно надрывал барабанные перепонки своим оглушительным звоном.
шахматная партия продолжалась; пару белых фигур обращены были в пыль.

единственным гарантом успеха являлось рождение темного повелителя, что поведет лондор за собой в эру людей; того, кто будет достойно нести возложенный на его плечи крест.
гонец впопыхах ворвался в пустой темный собор. 

[indent] ххх

из сырых коридоров храма огня послышались тяжелые, грузные шаги, прерываемые стонами нестерпимой боли; в воздухе завис тошнотворный запах железа и сырой земли. почему-то сомнений не было, что это был именно он. тот, кого так героически возвышали в глазах верующих пророчества, тот, кто в сновидениях ослеплял юрию пуще солнца – тот, кто грязный, покореженный и едва живой волочил сюда свою истерзанную в тряпки тушу, давясь багровой жидкостью так же непоэтично, как умирающая скотина. никакой романтики и величия – лишь грязь, пот и кровь.

идеально, йоэль, - без иронии.

им нужен был не король – им необходим завоеватель.

- можешь не беспокоиться, я здесь не за тем, чтобы навредить, негорящий, - она сделала медленный шаг навстречу пробивающимся лучам света, дабы выбраться из объятий непроглядных теней, - меня зовут юрия, я близкая подруга йоэля. благодаря тебе его душа нашла долгожданный покой, позволь выразить за это свою глубочайшую признательность, - кивая, - повелитель. он был мне невероятно дорог.

пауза. изучающий взгляд негорящего можно было ощутить чуть ли не физически – он следовал по телу жрицы едва уловимым покалыванием, видимо, в поисках предполагаемых угроз; недоверие – к ней, к выроненным ею словам, к самому же себе, затуманенному болью рассудку. но юрия знала точно – можно было вздохнуть с облегчением (в какой-то степени), ведь  атаковать он определенно не собирался, да и… не мог.

- ты ведь тот, кто несет темную метку, не так ли? полагаю, мой добрый друг немало поведал тебе о том, что тебя ждет, - сдержанная улыбка под маской, - что нас ждет. но прежде, - медленно делая шаг навстречу, юрия присела рядом с мужчиной на колени, - позволь, я тебе помогу.

аккуратно откупорив флягу с водой, женщина оголенными руками начала омывать окровавленное лицо – такое измученное, израненное, с въевшейся в кожу пылью, многое повидавшее, изрисованное темными кругами зияющих ссадин – но глаза его были пусты; негорящий почти все позабыл и вряд ли уже хоть немного знал того, кто был в его отражении.

- спокойно, - хриплый смешок, - присядь. я постараюсь… не сделать больно.

- тебе внушили, что твоя жизнь тебе не принадлежит, но ничего не сказали о том, зачем ты делаешь то, что якобы должно, - нежно проведя кончиками пальцев по волосам, начала она, - у тебя выкрали самое ценное – воспоминания. ты потерян, дорогой повелитель, разве не так? тебя тошнит от того, что ты не понимаешь мельтешащей перед глазами цели, ведь, - усталый вздох, - она ложная. они сделали тебя марионеткой в своих руках, но помни, что у тебя всегда есть выбор. и если ты сделаешь верный, то я всецело отдамся тебе во служение, мой владыка.

отложив флягу, юрия плавными движениями поднесла руки к своей голове и сняла тяжелую черную маску, дабы взглянуть негорящему прямо в глаза.

- но прежде ты должен переродиться, избавившись от физических страданий, - она придвинулась ближе, чтобы переходящий на шепот голос было отчетливо слышно, - и когда это произойдет, то я буду преданно ждать тебя здесь, готовая ответить на любые вопросы. и помни, повелитель, - ее кинжал резким движением впился мужчине прямо в горло, отчего тот сразу обмяк, - сквозь боль ты постигаешь истинную силу.

на ее руках остались лишь следы углей.

см выше или в теме
I WANNA DO BAD THINGS WITH YOU. .  .

доведя всех до слёз бедами
боги слепы, а на небе даже звёзд нет

рил задыхается – легкие стираются в пыль, сжимаясь, опадают внутри грудной клетки рыжим песком; они разбиваются о твердую поверхность крепких ребер, теряя последние глотки кислорода (рил сквозь изодранную ткань сна бьется рыбкой на берег выброшенной, издавая протяжный хрип). ей снится ромдо. стены его купола исходят трещинами, искажаются, они сжирают пространство и жиреют, совершенно не оставляя воздуха – стены купола валятся людям на головы, а они этого даже не замечают, лишь ходят кругами по изученным до зубного скрежета вылизанным дорогам (это ли достойные граждане – мертвые граждане). рил открывает рот – из него рекой льется зияющая пустота; сознание ломается о катастрофически громкий хруст костей, механический писк покореженных авторейвов и чавканье разодранной плоти – багровые волны валят с ног, заполняют пространство между телом и тканью, облачая кожу в металл. рил тонет в океане вопросов, оставленных без ответов, она не сказанными словами захлебывается – губы плотно сшиты толстыми нитками, ногтем их не поддеть, тонким лезвием не распороть. ромдо приказывает молчать – ромдо приказывает не двигаться – ромдо приказывает не дышать. если прислушаться, то можно уловить звон тяжелых цепей, что вместо украшений носит каждый достойный гражданин этого города; если довериться ощущениям, то можно упасть от тяжести нависших на тебе кандалов.

рил снится ромдо, изматывающий ее своими кошмарами, прячущимися под масками добродетелей. забавно то (едва ли), что чем дальше находишься от его границ, тем чище становится осознание того, насколько изгнившее у него сердце. уважаемый регент – единственный родной человек; тот, кто подписал ей приговор смертный – восседает на троне из пустых слов и тлеющих костей будущих поколений; ромдо вымирает, уподобляясь тому миру, что его породил. сухому, усопшему, давящемуся ошибками прошлого, словно битым стеклом.

это город овец, ведомый эгоистичным погибающим пастухом прямо на съедение голодным волкам.

рил просыпается с весьма четким пониманием, что настоящий кошмар разворачивается наяву.

они, как свеча погасившаяся, померкли
для случайно любившего бога смерти

винсент лоу, как неизвестное звено в пищевой цепи. нелепой кривой улыбкой скрывает животный оскал (чудовище смотрит на рил из его приоткрытых глаз, оно укрывается шкурой овечьей, как теплым пледом, и послушно урчит) – винсент лоу, словно загадка, ответ к которой хранится за ширмой его раздробленной памяти (разгребать кирпич за кирпичиком ему сложно дается, кажется). рил пишет в дневник свои наблюдения, обрисовывая каждую мелкую деталь, не ускользнувшую от чуткого взора, и понимает, что это не помогает ничем – занятие бесполезное, но медитативное (что-то, не дающее потерять изнывающий от бесконечно тянущейся рутины рассудок). пино постоянно заглядывает через плечо – раздражает, уйди – задает много вопросов глупых и переспрашивает значение написанных едва разборчивым почерком слов; иногда поистине кажется, будто это настоящий ребенок, а не пустой, зараженный когито механизм (рил понятия не имеет, как с ними нужно себя вести; нечто настолько наивное вызывает лишь агрессию и впоследствии головную боль – язык оружия и холодных приказов куда более понятен).

винсент лоу, как наибольшее противоречие здравому смыслу. на вид нечто хрупкое, несуразное, то, что ломается, едва к нему прикоснись (рил пинком сбрасывает его с палубы «кролика», пытаясь на прочность проверить – скуку смертную разогнать); но от винсента лоу чужой кровью несет за версту – гуляющий ветер разносит режущий обоняние запах на километры вперед, оповещая (предупреждая).

рил помнит чересчур многое, чтобы продолжать сомневаться;  она зашла чересчур далеко, чтобы иметь возможность уйти обратно – воспоминания кусаются яркими образами, отображаются в каждом мелком осколке разбитого зеркала; на губах все еще стынет чужой отпечаток – пламенем ярким горит, жжется, стягивает тонкую кожу корочкой. он служит напоминанием того, что мир вокруг имеет больше граней, чем способен увидеть человеческий глаз; он напоминает о том, насколько хрупким может быть простой человек.

рил приседает раз тридцать пятый, едва сдерживая растекающуюся по артериям кипящую злость – от непонимания, страха. бессилия. изнеможение же – разумная тактика, красивая сублимация, позволяющая держать себя в рамках и насмерть не выгорать; теперь себе ставишь их ты сама.

винсент лоу, как верная псина – взгляд его до невыносимого преданный, виноватый, будто извиняющийся за нечто не содеянное еще, но хранящееся в запутанном клубке мыслей внутри черепной коробки. рил бесится (поджимает свирепо губы, отжимаясь от пола сорок восьмой раз) – как можно быть таким жалким, мягким, несобранным, таким… непростительно человечным. (как можно быть хранителем истины и столь от нее далеким единовременно).
кем ты являешься, винсент лоу, что ты такое?
кем ты являешься, если не парадоксом, призванным ломать рассудок до неприятного треска; точкой со своим полюсом притяжения.

поломавшими каретами
под откос принцессы катятся на край света

издали виднеется разверзшийся посреди мертвой пустыни пожар – светом тысяч огней их встречает новый неизведанный купол; светом тысяч огней их слепит опасность, своим нависшим присутствием давящая на инстинкт самосохранения тяжелыми когтистыми лапами. она безмолвно бродит у подолов плаща, подметая опавшую после сотен бурь пыль своим длинным хвостом – наблюдает, скалится. ждет. рил недовольно морщится; новый купол – новая кровь (тошнотворный запах железа въедается в слизистую, ожогами расходится по поверхности). новый купол – подпитка для жажды выжить, узнать. пусть иногда и ценой собственной жизни.

пино радуется (рил увлеченно пишет в дневник) – яркое ее привлекает неподдельно и искренне, новое воспринимается с радостью и открытой, естественной увлеченностью. как вирус может заставить механизм уподобиться живому; как вирус способен сводить с ума обычный программный код – отчего познав печаль неодушевленное учится понимать то, что по природе своей осознавать не должно. рил на секунду (вторую, десятую) роняет непроницаемую холодную маску (где-то  под ногами слышится звон разбившегося фарфора) – последние слова игги больно царапаются на подкорке и злобно шипят.

живое страдает в поисках своего raison d'être, но находя его, обретает лишь боль.

и, волочась по остывшей земной тверди,
[indent]  [indent] нет печальней любившего бога смерти

внутри город кажется неумело собранным калейдоскопом – яркие огни мерцают в замершей вечности, горят в пустоту; винсент выглядит необычайно задумчивым, обеспокоенным даже,  хоть и не упускает шанса уронить неосторожный свой взгляд в сторону рил (та недовольно сдвигает брови к тонкой переносице и отводит глаза).  заходя глубже в объятия купола девушка понимает, что так неприятно постукивает по натянутой ткани растущей тревоги – новый лас-вегас похож на оживший труп, как и бесцельно снующие люди, живущие в нем (внутри него ни души и сам он ее лишен; но он дышит, наблюдает и чего-то определенно ждет). сотни незнакомых глаз устремлены сквозь тебя, но отчетливо видят то, что кипит внутри.

- пино, не отставай, - голос охрипший после долгих часов молчания, - мы надолго здесь не задержимся.
пино?

обернувшись, рил встречает лишь рассеянный взгляд винсента.

Автомобиль Джойс  был припаркован именно там, где и сказала Баффи.
Фейт  открыла дверь и подумала, что Би, скорее всего, даже не помнит, как вчера ночью отдала ей ключи от машины. Улыбаясь, она села за руль. Большую часть предыдущего вечера Баффи была явно не в себе, и это веселило Фейт, наверное, даже больше, чем следовало. Возможно, она просто все еще была уязвлена ситуацией с Ангелом, и хотела, чтобы Баффи помучилась так же, как и она.
Черт! Ее парень стал монстром. Мне должно быть стыдно.
Но стыдно ей не было.
Фейт решила, что это может и не хорошо с ее стороны, но она же живой человек. Более того, это было даже к лучшему, ведь она давно не ощущала себя просто человеком, не жила обычной человеческой жизнью.
А все началось с танцев  и бутылки вина. Если бы я только знала .....
Из приятных мыслей ее выдернул нетерпеливый гудок водителя.
Осыпая проклятьями внутренности машины, которую она несколько раз пыталась завести, Фейт, наконец, тронулась и осторожно выехала на улицу. Она старалась быть как можно внимательнее, ведь не садилась за руль несколько месяцев. Не хватало еще в первый же день разбить машину Джойс. Наконец, она вспомнила все старые навыки и расслабилась, привычно вписываясь в поток автомобилей. Прежде чем остановиться у дома Баффи, Фейт заехала в кофейню и взяла кофе на вынос. Закрыв авто, она взяла в руки кружку с кофе и поднялась по ступенькам. Позвонив в дверь, Фейт для полной уверенности постучала в окно.